ПАТЕТИЧЕСКОЕ

синкансен - внутри.

Сегодня поезд долго ехал

И всё равно не доехал

До полей

До озера

До перекошенного перекрашенного дома

До матери до отца

До брата до сестры

До бабки с дедкой

До запаха липы липовой

Потому что не липы запах а яблони

А ты думаешь в детстве — липа

Яблоки-то у тебя не из дерева, а из ведёрка под деревом,

Что дедка оставил.

И бабка наругает дедку, что тот яблоки оставил под липой,

Потому что ты под липой лежишь всегда,

А потому путаешь яблоню с липой.

Да бабка и тебя наругает, что яблоки к яблочному пирогу,

К шарлотке, не к твоему детскому мягкому животу.

А ты опять всё перепутаешь:

Шарлотка не девица в платье 18 века,

Шарлотка не соседка-иностранка,

Которая хоть и блондинка, но не блондинка как Варька

(ибо снова ты запутанный: Варька русая, не блондинка);

Шарлотка не бледноликая, безрумяная,

Которая улыбается тебе, когда ты закрываешь глаза

И жмуришься, потому что вдруг перед тобой оказывается

Солнце, а не Шарлотка.

Шарлотка всего лишь сладкая яблочная королица,

но ты уже себе всё придумал.

И женился на иностранке Шарлотке в платье из 18 века.

Поезд едет долго-долго, вдруг останавливается

Не в поле останавливается, нет

Не у озера

Не у перекрашенной крыши перекошенного дома

Не у матери у отца

Не у брата не у сестры

(потому что сестра старшая, сестра в вузе, 

сестра вообще не отсюда.)

Не у бабки-дедки

Не у липы не у яблони.

Поезд в туннеле метро.

Душно, потно, на тебя смотрят, как на контуженного:

Не уступай место злючке, засыпай, гляди на Шарлотку.

Ты контуженный, раз стоять не можешь вместо женщины,

Или контуженный, раз додуматься не умеешь ради женщины.

На Сокольнической поезд едет долго, останавливается 

и в туннеле,

и на перроне

С дверями закрытыми — открытыми — закрытыми.

Путь твой долгий, но до дома ты не доедешь.

Так и останешься 

в метро.

Ребёнок отца зовёт: «Мать, мать».

Ребёнку год всего, у него отец и мать —

Лицо одно. 

В закрытых глазах его не блики жёлтой лампы — 

мутных тел память.

У ребёнка мать-отец и мать-мать различимы, 

любовь к мать-отцу и мать-матери одна.

У тебя матерей и отцов много, любви, возможно, 

не найдено. 

Мать-сын мать-дочь. 

Мать-дочь мать-сын. 

Ребёнок сестру не зовёт. 

У него сестра — атом матери,

Сестра не мать и не как мать, но сестра с матерью.

Ребёнок сестру с матерью не перепутает,

Любить одинаково не станет.

Без матери сестра ребёнку не сестра,

Без сестры ребёнок не ребёнок —

Лишь память сестры.

Ребёнок в руках у матери.

Мать будет в руках ребёнка.

Отец да сестра здесь постоят.

Ребёнок и мать едины, 

отец и сестра — тень ребёнка и матери.

Мать-отец мать-сестра.

Мать-сестра мать-отец.

Позволь мне сфотографировать тебя в этом свете.

Ты позволишь,

Но скажешь: здесь нет света.

Я сделаю вид, что заметил давно, но на деле

Не замечаю даже сейчас.

Позволь мне сфотографировать тебя вот так,

Пока ты, атомная часть темноты, и есть темнота,

Пока я не вижу, но чувствую изгиб твоей голой руки 

у локтя.

Ногти твои отсвечивают далёкую фару проехавшей жигули.

Позволь мне тебя сфотографировать в самом деле,

Не смотри, что нет у меня фотоаппарата.

Не думай, что не могу я твою темноту отличить от темноты комнатной.

Ты голая? Ты говоришь, что в сарафане на булавке,

но у темноты сарафана нет. Ты голая.

Однажды за вечер

Ты не позволяешь мне тебя сфотографировать,

И в этот момент мы оба молчим, чувствуя неловкость,

Которая обыкновенно возникает при неожиданной смене рутины.

Но я совершаю над тобой насилие в тот момент вечера —

Я сам себе позволяю тебя сфотографировать. Глазами:

закрываю, открываю — моргаю диафрагму,

Различаю твоё дыхание от дыхания темноты,

Стараюсь не видеть, как внезапно заработавший фонарь

Отсвечивается от булавки на твоём сарафане.

Позволишь ли ты мне тебя сфотографировать? 

Ты улыбаешься. Я нахожу твои белые зубы в улыбке.

Ты снова позволяешь, я снова делаю кадр.

Ты охаешь.

Булавка колит меня в босые ноги.