Думаю о сравнительно новой, но уже неудивительной функции фотографии и о том, почему так важно нравиться, и чем важность нравиться себе собой отличается от нравиться себе на изображении и причём здесь фотографы. И как фотогения связана с магической цикличностью образа — а первое и второе обязательны ли для себя на изображении.
[Или см. ниже и чит. ещё ниже.]
Ручеёк "Elenberg".
О вопросах разнополярности. О вопросах самосимпатии.
Соню сложно фотографировать: она отворачивается от тебя и нисколько не верит твоей камере. Мне показалось, это так удачно перекликнулось с моей попыткой понять значение «фотоаппарата» у Флюссера; конечно, достаточно поверхностно и неточно. Но наше с Соней продолжительное знакомство, которое принесло за собой глубокое доверие и приятную ассоциацию совместных времяпрепровождений, исключило тот частый вопрос человека, приходящего к фотографу за лучшими фотографиями себя, о компетентности последнего. Вопрос может приводить в нервное напряжение в меньшей или большей степени в зависимости от многолетнего портфолио мастера, личной открытости человека, их внутренней и внешней уверенности в себе. В любом случае, хочется верить, что из переменных «фотограф», «фотоаппарат», «фотографируемый» и «результат» я, как незнакомый художник, была исключена из уравнения.
Осталось трое. Я давно держу в голове принцип «нет некрасивых людей, есть плохие фотографы». Я поясню, не желая оскорбить кого-нибудь или напомнить, возможно, о нежелательном опыте, хотя буду очевидна: на хорошем портрете не нужно ожидать то конвенциальное, привычное из рекламных стендов, спрятанное под корректирующими масками лицо с освещённой «рабочей стороной». В плоскости визуального творчества красивым человек воспринимается в моменте случайно раскрытой глубины — легче это воспринять при разглядывании глаз в крупном плане, но позы, профиль, в частности руки, движение, всё остальное в персонаже так же может показать его доверие к вам — подобное отношение больше остального меня волновало именно в портретной съёмке. Потому мне и нравится снимать знакомых людей, причём снимать их несколько раз не утомляет: можно чайной ложкой, кадром черпать эту спрятанную глубину, в какой-то из разов не поймать ничего или вдруг осознать, что «глубина» поменялась (опытом, новым взглядом, другим боком, повёрнутым ко мне). Знакомые люди, как я писала выше, доверяются быстрее и принимают правила твоей фотографической игры.
Но Соня не доверяла полностью. В один из моментов съёмки я была почти утомлена и теряла ту внутреннюю уверенность, которая, по правде говоря, есть во мне всегда, когда я снимаю для себя — в таких случаях я знаю, что что-то точно выйдет, хотя бы один кадр я оставлю себе. В чём было дело? Во мне? В моих возможностях? В атмосфере? В камере? В камере.
Фотографы, да и художники любой сферы любят метафору инструмента как продолжения руки, они идентифицируют себя с самой камерой и считают, что, взглядывая на действительность через неё, видят мир сами. Кажется, пример съёмки с Соней пошатнул моё представление об этой привычке: если ты, находясь за камерой, прилегая к ней, входишь в симбиоз настроек, программ фотоаппарата — слагаешь свои глаза, воображение, видение сквозь культурные коды с software камеры, то перед ней необязательно найдётся также влюблённый в неё; наоборот, взаимный любовный треугольник фотограф-аппарат-модель — скорее исключение в лице творческого синтеза или извращение вкусов, некий избыток. Возможно, Соня не доверяла камере — сборке из трубы, зеркал и кнопок — и была права. «Чёрный ящик», если возвращаться к тому же Флюссеру (а можно вспомнить и Лапина с его игрой в «лотерею»), не раскладывал события жизни таким образом, чтобы Соф к нему привыкла. Можно было бы поставить его на штатив, включить режим видеосъёмки и оставить их двоих разговаривать. Соня, может, смогла бы впустить к себе, однако жёсткий кусок аппарата не вывернется наизнанку в желании поделиться своим «духовным миром». Взаимность, взаимная искренность — путь к доверию. Когда ты глядишь в щёлкающий автомат, вполне честно закрываться и ощущать недоверие, в конце концов, можно ли вложить свою жизнь, чувства, мысли — то, что спрятано внутри тебя и что ты сам не всегда видишь (и ищешь возможность увидеть), в бесчувственную, плотно закрытую лапу?
«Дело в камере», — я осознала это внезапно, почти удивительно и, возможно ли такое представить, из детской ревности. Приятная, простая, но забитая вещицами студия имела зеркальную стену. Зеркало неплохо отсвечивает дневной свет, как известно, и позволяет непосредственно нанести последние аккуратности перед съёмкой. Фотоаппарат «пи-ип-чик-чик», «чик-чик-чик». Уже успеваю заметить в его маленьком экране хорошие снимки. «Вот, что-то есть!» «Ох, ну да, конечно». Не верит, — не вру вам. И бросает взгляд в бок, на зеркальную стену. «Ты снова смотришь на себя!» Я возмущаюсь, но фотографическое настроение не исчезает, и моё концентрированное на Соф внимание замечает что-то воистину восхитительное: её лицо успевает заслониться краткой думой, я не знаю, о чём она думает — оставим анализ писателям, мне хочется это просто запечатлеть. «Ой, только не двигайся, нет, не двигайся, не двигайся». Вы видели этот погрудной крупности кадр в развороте в «триптихе» выше, отыщите его обязательно, чтобы я случайно не осталась в собственных фантазиях.
Зеркало — волшебный «аппарат», оно плоское, умеющее искажать и обманывать, но ему верят все. Я вспоминаю Ивана из «Морозко», бегущего к реке, чтобы удостовериться в заклятии, и в ряби реки он видит лицо медведя, а не себя, но верит этому. В зеркале мы видим себя такими, какие мы есть, в сумме с такими, каких мы знаем. Спокойной, задумчивой, улыбчивой, ищущей своё положение в этом мире видела ли себя Соня, как я успела заметить в промежутках между фотографированием — не могу сказать точно, и говорить здесь уже не нужно, оставлю это невербальной части страницы, чтобы вы решили сами, какой я сфотографировала её. Но после этой находки в силе зеркале мы поменяли свои положения тел так, чтобы Соня могла постоянно видеть себя в зеркале. Своим глазам она доверяла очевидно больше, чем циклопу фотоаппарату. Некоторое время она как будто бы работала на две камеры: на мою и на свои глаза. И когда пришла уверенность в том, что фотоаппарат, хотя и является техническим оборудованием, тоже может заснять видимое мной и ею, то есть видимое нашим взаимным доверием, нашей дружбой — когда пришла уверенность, мы — раскрываю секрет — сняли Соню в тюле.
